Международная творческая лаборатория «Нэртис + ТВ» из Южно-Сахалинска продолжает выстраивать свою театральную биографию. И уж если берется в работу драматургический материал, то не кто-нибудь растиражированный – Гоголь-Достоевский-Островский, а автор, мало кем «паханный», по крайней мере на Сахалине. Помнится, в прошлом году «Нэртис» «осахалинил» «Черную невесту» Жана Ануя. В этом – замахнулся на Пауло Коэльо, популярность которого в начале открытия российским читателем была просто ажиотажной, да и сейчас каждое новое произведение бразильского писателя воспринимается с большим интересом. На минувшей неделе на сцене Дома офицеров «Нэртис» показал своего Коэльо – «Вероника решает умереть». По причине относительной свежести первоисточника театральная история П. Коэльо скудна, если не сказать более. Но для Лилии Шурыгиной, руководителя и идейного вдохновителя «Нэртиса», принцип «Риск – благородное дело» – основа существования ее самой и ее коллектива. «Нэртис» любопытен тем, что неизменно вызывает споры и разговоры. Согласитесь, то, что делается с «холодным носом» и пустым сердцем, оставит адресатов в покое. Каждая новая работа лаборатории – словно камень, брошенный в воду. И это понятно: у «Нэртиса» молодежная, даже в значительной части подростковая (как это довелось наблюдать на премьере) аудитория, которая, как известно, сколь искренна, столь и беспощадна в оценках. И если что – фальши не снесет и выскажет как есть. Поэтому нельзя не признать отважность создателей «Вероники...». Впрочем, не уверена, что все присутствовавшие в зале осилили Коэльо, известная часть публики нежного возраста явно клюнула на название. И ей так близки мысли автора, воспринимаемые как откровения: что опасно пытаться быть таким же, как все, что трусость и страх не оправдать возложенных надежд заставляют человека презирать себя, что риск одного приключения дороже тысячи дней благополучия и комфорта. Так было, есть и, наверно, будет, и об этом надо говорить с активно растущим поколением. Что до того, как содержание книги Коэльо обрело сценическую форму, тут, как говорится, не ищите легких путей в жизни. Не удивляет, что в последнее время до сахалинской сцены добрались обитатели сумасшедшего дома/психиатрической клиники. Ведь на их безрадостном фоне микроскопическое проявление жизни и свободы – чудо необыкновенное. Все, переживаемое человеком в неизбежном переходном периоде к взрослости и составляющее смысловой каркас спектакля, проживается на сцене с разной долей убедительности. Жить в изоляции удобнее, чем существовать в так называемом нормальном мире? Несостоявшаяся самоубийца, пройдя через боль и пустоту, принимает жизнь? Жизнь прекрасна и побеждает смерть? Тут уж зритель должен поверить создателям спектакля на слово, потому что докопаться до истины сквозь хитросплетения режиссерской мысли совсем непросто. Что на сцене? Для начала – как бы попытка главной героини свести счеты с жизнью. Потом как бы талантливая пианистка Вероника как бы музицирует, и, видимо, от этой музыки (вследствие этой музыки?) из-за пианино возникает огромный надувной пупс веселенькой лимонной расцветки. Монстр, кажется, имитирует танец, попутно вызывая вопрос: что бы сей желтый сон значил? Группа сумасшедших товарищей Вероники по несчастью демонстрирует какие-то танцевально-физкультурные пассы – вроде бы медитирует. Почти весь спектакль в дальнем углу сидит и талантливо молчит христообразный мужчина средних лет. Не сразу стало понятно, что это идеальный юноша Эдуард, которому полюбилась Вероникина музыка и она сама. В кульминационной сцене – соблазнения Эдуарда – публика (по крайней мере часть ее) веселилась, как пэтэушники, и ее можно понять. Ну не случилось на тот момент «шепота, робкого дыхания, трелей соловья». И вообще с глубиной и шириной постижения тоже проблематично, видимо, мысль о том, что сыграть можно все, включая телефонный справочник, все-таки преувеличена. Впрочем, если исходить из ключевого посыла – «Театр против суицида» (в рамках этого проекта поставлен спектакль), то да, действительно, исполненная социальной остроты «Вероника...» подчинена этой задаче. Исходя из этого, лучше воспринимать как есть – без подтекстов, не меряя чайными ложками, сколько Коэльо осталось в этом Коэльо. Здесь философия и смысловая наполненность стали жертвами секвестирования. Здесь Эдуард остался без истории и характера, у Зедки и Мари прошлое обозначено куцым пунктиром. У исполнительниц ролей Зедки и Мари, кстати, получились самые живые и теплые образы, да и остальная «психиатрическая» массовка много органичнее главных героев. Вообще самодеятельный коллектив симпатичен тем, что отстаивает свое право играть ту тему, которая волнует их здесь и сейчас и больше, чем Гоголь-Достоевский-Островский, вместе взятые. Чем и обходит порой профессионалов. Что, впрочем, не отменяет очередного обострения дискуссии (выплеснувшейся потом и в интернет-сообщество) – в коей мере благородство замысла оправдывает скромность воплощения, стоит ли браться за все, что хочется, нужно ли брать деньги за вход со зрителя, если результат ожидается, мягко говоря, спорным и т. д. В последнем случае в зрителе просыпается склочный потребитель, соотносящий свои расходы с полученными впечатлениями. Но какому обществу защиты прав потребителей предъявишь претензии? Остается утешаться давно опробованными правилами: а) о вкусах не спорят; б) художника всякий обидеть может; в) не нравится – не смотри. Очевидно, что в данном случае возобладало все то, что дает основания относиться к любительской работе как к любительской, с большой долей снисхождения. Друзья и родственники молодых артистов не пожалели для них аплодисментов. А продажи книг Пауло Коэльо, бесспорно, возрастут. И. СИДОРОВА.
Cантехника
